Роберт рождественский стихи о жизни: Стихотворения Роберта Рождественского о жизни

Все стихи Роберта Рождественского

Баллада о красках

Был он рыжим,
как из рыжиков рагу.
Рыжим,
словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила…»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным,
будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом,
в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс.
И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь
и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы.
Мать ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка
обошла её избу.
Повезло ей.
Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей.
Повезло ей!
Повезло!—
Оба сына
воротилися в село.
Оба сына.
Оба-двое.
Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось…
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы —
смертельной белизны!
Видно, много
белой краски
у войны.

Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.

Бег

Бежала,
как по воздуху.
С лицом,
как май, заплаканным.
И пляшущие волосы
казались рыжим пламенем.
И только дыма не было,
но шла волна горячая…
Она бежала —
нежная,
открытая,
парящая!
Звенела,
будто денежка,
сама себя нашедшая…
Не сознавая,
девочка
бежала в званье женщины.
Так убегают узники.
Летят в метро болельщики.

И был бюстгальтер узенький,
как финишная ленточка.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Богини

Василию Аксенову

Давай покинем этот дом,
давай покинем,-
нелепый дом,
набитый скукою и чадом.
Давай уйдем
к своим домашним богиням,
к своим уютным богиням,
к своим ворчащим…
Они, наверно, ждут нас?
Ждут.
Как ты думаешь?
Заварен чай,
крепкий чай.
Не чай — а деготь!
Горят цветные светляки на низких тумбочках,
от проносящихся машин
дрожат стекла…
Давай пойдем, дружище!
Из-за стола встанем.
Пойдем к богиням,
к нашим судьям бессонным,
Где нам обоим
приговор
уже составлен.
По меньшей мере мы приговорены
к ссоре…
Богини сидят,
в немую тьму глаза тараща.
И в то,
что живы мы с тобою,
верят слабо…
Они ревнивы так,
что это даже страшно.
Так подозрительны,
что это очень странно.
Они придумывают
разные разности,
они нас любят
горячо и неудобно.
Они всегда считают
самой высшей радостью
те дни, когда мы дома.
Просто дома…
Москва ночная спит
и дышит глубоко.
Москва ночная
до зари ни с кем не спорит…

Идут к богиням
два не очень трезвых
бога,
Желают боги одного:
быть
собою.

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

* * *

Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать —
в стол.
Будем голосить
в стол.
Злиться и грозить —
в стол!
Будем сочинять
в стол…
И слышать из стола
стон.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Будь, пожалуйста,
послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
запросто.
И тогда я вымахну -
вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
Я решусь на все неизвестное,
на все безрассудное -
в море брошусь,
густое,
зловещее,
и спасу тебя!..
Это будет сердцем велено мне,
сердцем
велено…
Но ведь ты же
сильнее меня,
сильней
и уверенней!
Ты сама
готова спасти других
от уныния тяжкого,
ты сама не боишься
ни свиста пурги,
ни огня хрустящего.
Не заблудишься,
не утонешь,
зла
не накопишь
Не заплачешь
и не застонешь,
если захочешь.
Станешь плавной
и станешь ветреной,
если захочешь…
Мне с тобою -
такой уверенной -
трудно
очень.
Хоть нарочно,
хоть на мгновенье -
я прошу,
робея,-
помоги мне
в себя поверить,
стань
слабее.

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

* * *

В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай
в России возник:
детям
у нас надоело рождаться,-
верят, что мы проживем
и без них.

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

А. Пахмутовой

Вроде просто:
найти и расставить слова.
Жаль, что это все реже.
И все больней…
Вновь бумага лежит —
ни жива, ни мертва —
будто знает,
что ты прикоснешься к ней.

Но ведь где-то есть он,
в конце концов,
тот —
единственный,
необъяснимый тот —
гениальный порядок
привычных нот,
гениальный порядок
обычных слов.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Гитара ахала,
подрагивала,
тенькала,
звала негромко,
переспрашивала,
просила.
И эрудиты головой кивали:
«Техника!..»
Неэрудиты выражались проще:
«Сила!..»
А я надоедал:
«Играй, играй, наигрывай!
Играй, что хочешь.
Что угодно.
Что попало».
Из тучи вылупился дождь
такой наивный,
как будто в мире до него
дождей
не падало…
Играй, играй!..
Деревья тонут в странном лепете…
Играй, наигрывай!..
Оставь глаза открытыми.
На дальней речке
стартовали гуси-лебеди —
и вот, смотри, летят,
летят и машут крыльями…
Играй, играй!..
Сейчас в большом
нелегком городе
есть женщина
высокая, надменная.
Она, наверное,
перебирает горести,
как ты перебираешь струны.
Медленно…
Она все просит
написать ей что-то нежное.
А если я в ответ смеюсь —
не обижается.
Сейчас выходит за порог.
А рядом —
нет меня.
Я очень без нее устал.
Играй, пожалуйста.

Гитара ахала.
Брала аккорды трудные,
она грозила непонятною истомою.
И все,
кто рядом с ней сидели,
были струнами.
А я был —
как это ни странно —
самой тоненькой.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Голос

Е. Евтушенко

Такая жизненная полоса,
а, может быть, предначертанье свыше.
Других
я различаю голоса,
а собственного голоса
не слышу.
И все же он, как близкая родня,
единственный,
кто согревает в стужу.
До смерти будет он
внутри меня.
Да и потом
не вырвется наружу.

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

Горбуша в сентябре
идет метать икру…
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней
дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
как из мешка — горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля, как брага на пиру,
горбуша в сентябре
идет метать икру…
Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше —
по камням.
На брюхе —
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора,
настал ее черед…
Здесь даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть,
чем ниткою — в иглу…
Горбуша в сентябре идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле…
Я буду кочевать по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.

Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями ощутив
последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь сотру…

Горбуша в сентябре
идет метать икру.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Города

Л. Карпинскому

Города, начинающиеся с вокзалов…
Есть у каждого города
возраст и голос.
Есть одежда своя.
И особенный запах.
И лицо,
И не сразу понятная
гордость…

Города, города!
Сколько было вас —
разных?!
Деревянные,
каменные,
глинобитные,
будто гвозди,
в промерзшую землю
забитые,
города, где любовь.
И работа.
И праздник…

Сколько раз, города,
вы
бежали навстречу,
задирая над нами
кулаки семафоров?..

Становился все ближе,
различался все резче
и домов
и заборов запутанный ворох —

Города,
озорные и полные грусти…
Сколько раз
к запыленным вагонам несли вы
папиросы и яблоки,
рыбу и грузди,
крутобокие дыни,
размякшие сливы!

Пиво в кружках тяжелых
и пиво
навынос…
…А вокзал,
как пальто для мальчишки,—
на вырост!

Так и кажется:
он из грядущего года,
из грядущего года,
не от этого
города!..
Отправленье.
Под самые тучи запущен
паровозный гудок.
И, рванувшись на запад,
остаются в прошлом
остаются
в будущем
города,
начинающиеся с вокзалов.

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

* * *

Гром прогрохотал незрячий.
Ливень ринулся с небес…
Был я молодым,
горячим,
без оглядки в драку
лез!..
А сейчас прошло геройство,-
видимо, не те года…

А теперь я долго,
просто
жду мгновения, когда
так: не с ходу и не с маху,—
утешеньем за грехи,—
тихо
лягут на бумагу
беззащитные
стихи.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Давнее

А. Киреевой

Я, как блиндаж партизанский,
травою пророс.
Но, оглянувшись,
очень отчетливо вижу:
падают мальчики,
запнувшись за мину,
как за порог,
наткнувшись на очередь,
будто на ленточку финиша.
Падают мальчики,
руки раскинув просторно,
на чернозем,
от безделья и крови
жирный.
Падают мальчики,
на мягких ладонях которых —
такие прекрасные,
такие длинные
линии
жизни.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Долги

Пришла ко мне пора платить долги.
А я-то думал,
что еще успею…
Не скажешь,
что подстроили враги.
Не спрячешься за юношеской спесью.
И вот я мельтешу то здесь, то там.
Размахиваю разными словами:
«Я расплачусь с долгами!
Я отдам!..
Поверьте мне!..»
Кивают головами
леса и травы,
снегопад и зной,
село Косиха, Сахалин и Волга.
Живет во мне,
смеется надо мной
Немыслимая необъятность долга!
Ждет каждая секунда.
Ждут года.
Озера, полные целебной влаги.
Мелькнувшие, как вспышка, города.
Победные
и траурные флаги.
Медовый цвет клокочущей ухи.
Моей Москвы
всесильные зарницы.
И те стихи,
те — главные — стихи,
которые лишь начинают сниться.

И снова полночь душу холодит.
И карандаш с бессонницею спорит.
И женщина
в глаза мои глядит.
(Я столько должен ей,
что страшно вспомнить!)
— Плати долги!..
Плати долги, чудак!..
Давай начистоту
судьбу продолжим…

Плачу.
Но каждый раз выходит так:
чем больше отдаешь,
тем больше должен.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Дочке

Катька, Катышок, Катюха -
тоненькие пальчики.
Слушай,
человек-два-уха,
излиянья
папины.
Я хочу,
чтобы тебе
не казалось тайной,
почему отец
теперь
стал сентиментальным.
Чтобы все ты поняла -
не сейчас, так позже.
У тебя
свои дела
и свои заботы.
Занята ты долгий день
сном,
едою,
санками.
Там у вас,
в стране детей,
происходит всякое.
Там у вас,
в стране детей -
мощной и внушительной,-
много всяческих затей,
много разных жителей.
Есть такие -
отойди
и постой в сторонке.
Есть у вас
свои вожди
и свои пророки.
Есть -
совсем как у больших -
ябеды и нытики…
Парк
бесчисленных машин
выстроен по нитке.
Происходят там и тут
обсужденья грозные:
«Что
на третье
дадут:
компот
или мороженое?»
«Что нарисовал сосед?»
«Елку где поставят?..»
Хорошо, что вам газет -
взрослых -
не читают!..
Смотрите,
остановясь,
на крутую радугу…
Хорошо,
что не для вас
нервный голос радио!
Ожиданье новостей
страшных
и громадных…
Там у вас, в стране детей,
жизнь идет нормально.
Там -
ни слова про войну.
Там о ней -
ни слуха…

Я хочу
в твою страну,
человек-два-уха!

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

Дружище, поспеши.
Пока округа спит,
сними
нагар с души,
нагар пустых обид.

Страшась никчемных фраз,
на мотылек свечи,
как будто в первый раз,
взгляни
и промолчи…

Придет заря,
шепча.
Но -
что ни говори -
бывает, что свеча
горит
светлей зари.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Жизнь

Г. П. Гроденскому

Живу, как хочу,-
светло и легко.
Живу, как лечу,-
высоко-высоко.
Пусть небу
смешно,
но отныне
ни дня
не будет оно
краснеть за меня…
Что может быть лучше -
собрать облака
и выкрутить тучу
над жаром
песка!
Свежо и громадно
поспорить с зарей!
Ворочать громами
над черной землей.
Раскидистым молниям
душу
открыть,
над миром,
над морем
раздольно
парить!
Я зла не имею.
Я сердцу не лгу.
Живу, как умею.
Живу, как могу.
Живу, как лечу.
Умру,
как споткнусь.
Земле прокричу:
«Я ливнем
вернусь!»

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

За тобой
через года
иду,
не колеблясь.
Если ты —
провода,
я —
троллейбус.
Ухвачусь за провода
руками долгими,
буду жить
всегда-всегда
твоими токами.
Слышу я:
«Откажись!
Пойми
разумом:
неужели это жизнь —
быть привязанным?!
Неужели в этом есть
своя логика?!
Ой, гляди —
надоест!
Будет плохо».
Ладно!
Пусть свое
гнут —
врут расцвеченно.
С ними я
на пять минут,
с тобой —
вечно!
Ты —
мой ветер и цепи,
сила и слабость.
Мне в тебе,
будто в церкви,
страшно и сладко.
Ты —
неоткрытые моря,
мысли тайные.
Ты —
дорога моя,
давняя,
дальняя.
Вдруг —
ведешь меня
в леса!
Вдруг —
в Сахары!
Вот бросаешь,
тряся,
на ухабы!
Как ребенок, смешишь.
Злишь, как пытка…

Интересно мне
жить.
Любопытно!

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Зал ожидания

Мы в зале ожидания
живем.
Любой из нас
все время ждет чего-то…

Начальника
у дома ждет шофер,
поигрывая
ключиком от «Волги»…
Вот аккуратный старичок в пенсне.
Он ждет.
Он едет в Вологду
за песнями.
Старуха,
что-то бормоча о пенсии,
блаженно
улыбается во сне…
Седеющего мужа
ждет
жена…
Девчонка ждет любви.
Ей очень боязно.
А на девчонку
смотрит старшина —
и у него есть целый час
до поезда…
Ждет поворота лоцман —
скоро
мель.
Учитель ждет
решения примеров.
Ребята
ожидают
перемены.
Колхозы
ожидают
перемен.
Разбуженная,
ждущая страна
и целый мир,
застывший в ожидании…

За нами —
штормовая тишина!
За нами —
нашей силы
нарастание!
Мы ждем открытий.
Мы друзей зовем.
Друг другу говорим
слова несладкие..
Мы
в зале ожидания
живем!
Но руки
в ожидании
не складываем!

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

* * *

Алене

Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто
капля росы на ладони клена.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.

И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить осталось.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Людям, чьих фамилии я не знаю

По утрам
на планете мирной
голубая трава
в росе…

Я не знаю ваших фамилий,—
знаю то,
что известно всем:
бесконечно дышит вселенная,
мчат ракеты,
как сгустки солнца.
Это —
ваши мечты и прозрения
Ваши знания.
Ваши бессонницы.
Знают только,
что где-то
ретиво,
в предвкушенье военного грома,
зря
от тяжести реактивной
прогибаются аэродромы!
Не рискнут они.
Не решатся.
Вашей силы
они страшатся.
Называют вас просто:
«атомщики»,
именуют скромно
«ракетчиками»…

Дорогие наши товарищи,
лишь известностью
не обеспеченные.
Вам даются награды
негласно.
Рядом с нами вы.
И не с нами.
Мы
фамилий ваших
не знаем,
только вы и на это
согласны.
От чужого укрыты взгляда,
от любого укрыты взгляда,—
ничего не поделаешь —
надо.
Ничего не попишешь —
надо.
О, суровая правда века!..
Люди в чьих-то штабах
упрямы.
Составляет чья-то разведка
далеко идущие планы
и купюры
крупные
стелет…
Только что вам
до этих денег!
Вы бы даром
светло и доверчиво,—
если б дело пошло
на это,—
положили б
к ногам Человечества
все до капельки
сверхсекреты!
Сколько б вы напридумали разного!
Очень нужного
и удивительного!
Вы-то знаете, что для разума
никаких границ
не предвидено.
Как бы людям легко дышалось!
Как бы людям светло любилось!
И какие бы мысли
бились
в полушарьях
земного шара!..
Но пока что над миром веет
чуть смягчающееся
недоверье.
Но пока
дипломаты высокие
сочиняют послания
мягкие,—
до поры до времени
все-таки
остаетесь вы
безымянными.
Безымянными.
Нелюдимыми.
Гениальными невидимками…

Каждый школьник в грядущем мире
вашей жизнью
хвастаться будет…
Низкий-низкий поклон вам,
люди.
Вам,
великие.
Без фамилий.

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

Марк Шагал

Он стар и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
«— А Вы не из Витебска?..»—
Пиджак старомодный на лацканах вытерся…
«—Нет, я не из Витебска…»—
Долгая пауза.
А после — слова
монотонно и пасмурно:
«— Тружусь и хвораю…
В Венеции выставка…
Так Вы не из Витебска?..»
«— Нет, не из Витебска…»

Он в сторону смотрит.
Не слышит, не слышит.
Какой-то нездешней далекостью дышит,
пытаясь до детства дотронуться бережно…
И нету ни Канн,
ни Лазурного берега,
ни нынешней славы…
Светло и растерянно
он тянется к Витебску, словно растение…
Тот Витебск его —
пропыленный и жаркий —
приколот к земле каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.
Там зреют особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик по площади катит…

«— А Вы не из Витебска?..».
Он замолкает.
И вдруг произносит,
как самое-самое,
названия улиц:
Смоленская,
Замковая.
Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою
и машет
по-детски прозрачной рукою…
«— Так Вы не из Витебска…»
Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой возвращаться…
Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.
Темнеет…

И жалко, что я не из Витебска.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Мгновения

Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное,-
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола,
своя отметина,
Мгновенья раздают — кому позор,
кому бесславье, а кому бессмертие.
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье,
где последнее.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная.
И ты, порой, почти полжизни ждешь,
когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
от первого мгновенья
до последнего.
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное,-
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Мир,
состоящий из зла
и счастья,
из родильных домов
и кладбищ…
Ему я
каждое утро кланяюсь,
вчерашнюю грязь
с ботинок
счищая.
То — как задачник
для третьего класса,
то — как чертеж
грядущих домин,
терпкий
невежливый,
громогласный,—
он навсегда мне знаком —
этот мир.
В нем
на окраинных улочках пусто.
В очередях —
разговоры нелегкие.
В нем у лотков
выбирают арбузы,
их, как детей,
ладонью
пошлепывая!
Мир мне привычен,
как слово
«здравствуйте».
И ожидаем,
как новоселье…
Я выхожу
и себя разбрасываю,
раскидываю,
рассеиваю!
Весь выворачиваюсь,
как карманы,
чтоб завтра
сначала все
повторить…
Мира мне
так бесконечно мало,
что лучше об этом
не говорить!

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду…

Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Алене

Мы совпали с тобой,
совпали
в день, запомнившийся навсегда.
Как слова совпадают с губами.
С пересохшим горлом —
вода.
Мы совпали, как птицы с небом.
Как земля
с долгожданным снегом
совпадает в начале зимы,
так с тобою
совпали мы.
Мы совпали,
еще не зная
ничего
о зле и добре.

И навечно
совпало с нами
это время в календаре.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

На дрейфующем проспекте ты живешь…

Мне гидролог говорит:
— Смотри!
Глубина
сто девяносто три!-
Ох, и надоела мне одна
не меняющаяся глубина!..
В этом деле я не новичок,
но волнение мое пойми -
надо двигаться вперед,
а мы
крутимся на месте,
как волчок.
Две недели,
с самых холодов
путь такой -
ни сердцу, ни уму…
Кто заведует
движеньем льдов?
Все остановил он почему?
Может, по ошибке,
не со зла?
Может, мысль к нему в башку пришла,
что, мол, при дальнейшем продвижении
расползется все сооружение?
С выводом он явно поспешил -
восхитился нами
и решил
пожалеть,
отправить на покой.

Не желаю
жалости такой!
Не желаю,
обретя уют,
слушать,
как о нас передают:
«Люди вдохновенного труда!»
Понимаешь,
мне обидно все ж…

Я гидрологу сказал тогда:
— На Дрейфующем проспекте
ты живешь.
Ты же знал,
что дрейф не будет плавным,
знал,
что дело тут дойдет до драки,
потому что
в человечьи планы
вносит Арктика
свои поправки,
то смиряясь,
то вдруг сатанея
так, что не подымешь головы…
Ты же сам учил меня, что с нею
надо разговаривать
на «вы».
Арктика пронизывает шубы
яростным дыханием морозов.
Арктика показывает зубы
ветром исковерканных
торосов.
Может, ей,
старухе,
и охота
насовсем с людьми переругаться,
сделать так,
чтоб наши пароходы
никогда не знали
навигаций,
чтобы самолеты не летали,
чтоб о полюсе мы не мечтали,
сжатые рукою ледяною…
Снова стать
неведомой страною,
сделать так,
чтоб мы ее боялись.
Слишком велика
людская ярость!
Слишком многих
мы недосчитались!
Слишком многие
лежать остались,
за победу
заплатив собою…
В эти разметнувшиеся шири
слишком много мы
труда вложили,
чтоб отдать все то,
что взято с бою!
Невозможно изменить законы,
к прошлому вернуться
хоть на месяц.

Ну, а то, что кружимся на месте,
так ведь это, может,
для разгона…

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

На Земле
безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую…
И однажды —
прекрасным утром —
постучалась к нему в окошко
небольшая,
казалось,
война…
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую —
по размерам —
шинель.

…А когда он упал —
некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле
не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Наверно, будут глохнуть историки,
копаясь в тоннах
нашей риторики…
Но —
сквозь любую наносную муть,
которая сверху лежит,
они должны понять
(и поймут!),
как мы любили
жить!
Жить!
Ладонями землю трогать.
Жить!
Детей
качать на руках.
Жить!
И чувствовать
друга локоть.
Жить!
И видеть лицо
врага.

Вечер лирики.
Москва: Искусство, 1965.

* * *

Над головой
созвездия мигают.
И руки сами тянутся
к огню…

Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,
не удивляться дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.

Русская советская поэзия.
Под ред. Л.П.Кременцова.
Ленинград: Просвещение, 1988.

* * *

Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
здраво.
У поэтов
с убийцами,
в сущности,
равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов!..
Мы не помним
царей.
Помним:
были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну подумаешь,
невидаль:
однажды вспылили —
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
их
биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными.
Так что цельтесь
в поэтов —
и вы попадете
в историю!

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

* * *

Нахожусь ли
в дальних краях,
ненавижу
или люблю -
от большого,
от главного
я -
четвертуйте -
не отступлю.
Расстреляйте -
не изменю
флагу
цвета крови моей…
Эту веру я свято храню
девять тысяч
нелёгких
дней.
С первым вздохом,
с первым глотком
материнского молока
эта вера
со мной.
И пока
я с дорожным ветром
знаком,
и пока, не сгибаясь,
хожу
по не ставшей пухом
земле,
и пока я помню о зле,
и пока с друзьями дружу,
и пока не сгорел в огне,
эта вера
будет
жива.
Чтоб её уничтожить во мне,
надо сердце убить
сперва.

Русская и советская поэзия
для студентов-иностранцев.
А.К.Демидова, И.А. Рудакова.
Москва, изд-во «Высшая школа», 1969.

* * *

Не верю
в принцесс на горошинах.
Верю
в старух на горошинах.
Болезнями огорошенных.
Дремлющих
осторожно…

Они сидят над чаями
возвышенно
и терпеливо,
чувствуя,
как в чулане
дозревает
царство наливок…
Бормочут что-то печальное
и, на шаткий стол опершись,
буквами пишут
печатными
письма —
длиною в жизнь…
Постели им —
не постели.
Лестницы им —
коварны.
Оладьи для них —
толстенны.
А внученьки —
тонковаты…
Кого-то жалея
вечно,
кому-то
вечно мешая,
прозрачны
и человечны,
семенят
по земному шару…
Хотят они всем
хорошего.
Нянчат внучат
покорно…

А принцессы
спят
на горошинах.
И даже
очень спокойно.

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, «Художественная литература», 1971.

* * *

Не убий!—
в полумраке
грошовые свечи горят…
Из глубин
возникают слова
и становятся в ряд.
Если боль
и набухли кровавые кисти рябин,
если бой,—
кто услышит твое:
«Не убий..»?

Мы слышны
только самым ближайшим
друзьям и врагам.
Мы смешны,
если вечность
пытаемся бросить к ногам.
Есть предел
у цветка,
у зари
и у сердца в груди.
Мир людей.
И над каждым библейское:
«Не укради!..»
Мир
дрожит,
будто он искупался
в январской воде…
Надо
жить!
У последней черты.
На последней черте.
Думать всласть.
Колесить, как товарный вагон
И не красть.

Разве что —
У богов.
Огонь.

Роберт Рождественский. Избранное.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997.

Нелетная погода

Нет погоды над Диксоном.
Есть метель.
Ветер есть.
И снег.
А погоды нет.
Нет погоды над Диксоном третий день.
Третий день подряд
мы встречаем рассвет
не в полете,
который нам по душе,
не у солнца,
слепящего яростно,
а в гостинице.
На втором этаже.
Надоевшей.
Осточертевшей уже.
Там, где койки стоят в два яруса.
Там, где тихий бортштурман Леша
снисходительно,
полулежа,
на гитаре играет,
глядя в окно,
вальс задумчивый
«Домино».
Там, где бродят летчики по этажу,
там, где я тебе это письмо пишу,
там, где без рассуждений
почти с утра,-
за три дня,
наверно, в десятый раз,-
начинается «северная» игра -
преферанс.
Там, где дни друг на друга похожи,
там, где нам
ни о чем не спорится…
Ждем погоды мы.
Ждем в прихожей
Северного полюса.
Третий день
погоды над Диксоном нет.
Третий день…

А кажется:
двадцать лет!
Будто нам эта жизнь двадцать лет под стать,
двадцать лет, как забыли мы слово:
летать!
И обидно.
И некого вроде винить.
Телефон в коридоре опять звонит.
Вновь синоптики,
самым святым клянясь,
обещают на завтра
вылет
для нас…
И опять, как в насмешку,
приходит с утра
завтра,

Роберт Рождественский — Я жизнь люблю безбожно: читать стих, текст стихотворения полностью

Я жизнь люблю безбожно!
Хоть знаю наперёд,
что рано или поздно
настанет
мой черёд.
Я упаду на камни
и, уходя
во тьму,
усталыми руками
землю
обниму…
Хочу, чтоб не поверили,
узнав, друзья мой.
Хочу, чтоб на мгновение
охрипли
соловьи!
Чтобы впадая в ярость,
весна по свету шла…
Хочу, чтоб ты
смеялась!
И счастлива была.

Анализ стихотворения «Я жизнь люблю безбожно» Рождественского

В миниатюре «Я жизнь люблю безбожно» Роберта Ивановича Рождественского задействованы все основные темы классической философской лирики.

Стихотворение написано примерно в конце 1960-х годов. Его автору в ту пору под сорок лет, он находится в расцвете творческих сил, его поэзия отмечена наградами и читательским признанием. По жанру – элегия, рифмовка перекрестная, хотя прихотливое расположение текста несколько затрудняет ее определение. Деление на строфы отсутствует. Интонация ликующая. Первая строка звучит ультимативно. Выражение «безбожно» в данном контексте является частью фразеологического оборота, употребляется в переносном, а не прямом смысле, имеет значение «без оглядки, всем сердцем, несмотря ни на что». Уже во 2 строке – резкий минорный спад: знаю наперед. Фразеологизм «рано или поздно» подчеркивает тревожную ноту в размышлениях поэта о дне смерти. Он понимает, что эту тревогу с ним разделяет все человечество. «Мой черед»: мысль о смерти неслучайной, предназначенной именно ему. Вновь местоимение «я» развивает представляемую в воображении героя картину будущей кончины. «Упаду на камни»: что ж, в реальности все произошло немного иначе. Перед смертью поэт продолжительно болел. «Уходя во тьму»: возможны три трактовки. Темнота как момент перехода от жизни земной в жизнь загробную. Тьма как символ ожидающей его посмертной участи, наконец, уверенность, что за гробом ничего нет. Впрочем, есть и четвертый подтекст: поэт настолько любит эту жизнь, что все последующее перед ней меркнет. «Усталыми руками»: намек на то, что судьба его, впрочем, как и у каждого человека, была непростой. «Землю обниму»: отходя в землю, он словно прощается и приветствует ее в последний раз. В этом месте стоит единственное многоточие. Затем, словно отмолчавшись, поэт продолжает, вновь набирая градус примирения, благодарности, радости. В анафорах «хочу» он перечисляет свои заветные мечты. «Чтоб не поверили друзья»: их жажда жизни такова, что в смерть не верится. «Охрипли соловьи»: хоть на мгновение, чтобы его уход не прошел незамеченным так горячо любимой им землей и, в том числе, природой. Олицетворение «впадая в ярость» отнесено к весне. Она должна идти по свету всем смертям назло. Наконец, в финале он обращается к самому дорогому существу, встреченному им в этой жизни, супруге А. Киреевой: будь счастлива! Таково его завещание. Печалиться преступно, нужно жить, творить, мечтать и любить.

«Я жизнь люблю безбожно» Р. Рождественского – ода радости бытия, принятия его законов.

Роберт Рождественский — Утро: читать стих, текст стихотворения полностью

Есть граница между ночью и утром,
между тьмой и зыбким рассветом,
между призрачной тишью
и мудрым
ветром…

Вот осиновый лист трясется,
до прожилок за ночь промокнув.
Ждет, когда появится солнце…
В доме стали заметней окна.
Спит, раскинув улицы, город,
все в нем —
от проводов антенных
до замков, до афиш на стенах,—
все полно ожиданием:
скоро,
скоро! скоро!!—
вы слышите?— скоро
птицы грянут звонким обвалом,
растворятся,
сгинут туманы…
Темнота заползает
в подвалы,
в подворотни,
в пустые карманы,
наклоняется над часами,
смотрит выцветшими глазами
(ей уже не поможет это),—
и она говорит голосами
тех,
кто не переносит
света.
Говорит спокойно вначале,
а потом клокоча от гнева:
— Люди!
Что ж это?
Ведь при мне вы
тоже кое-что различали.
Шли, с моею правдой не ссорясь,
хоть и медленно, да осторожно…
Я темней становилась нарочно,
чтоб вас не мучила совесть,
чтобы вы не видели грязи,
чтобы вы себя не корили…
Разве было плохо вам?
Разве
вы об этом тогда
говорили?
Разве вы тогда понимали
в беспокойных красках рассвета?
Вы за солнце луну принимали.
Разве я виновата в этом?

Ночь, молчи!
Все равно не перекричать
разрастающейся вполнеба зари.
Замолчи!
Будет утро тебе отвечать.
Будет утро с тобой говорить.

Ты себя оставь для своих льстецов,
а с такими советами к нам не лезь —
человек погибает в конце концов,
если он скрывает свою болезнь.
…Мы хотим оглядеться и вспомнить теперь
тех, кто песен своих не допел до утра…
Говоришь, что грязь не видна при тебе?
Мы хотим ее видеть!
Ты слышишь?
Пора
знать, в каких притаилась она углах,
в искаженные лица врагов взглянуть,
чтобы руки скрутить им!
Чтоб шеи свернуть!
…Зазвенели будильники на столах.
А за ними нехотя, как всегда,
коридор наполняется скрипом дверей,
в трубах с клекотом гулким проснулась вода.

С добрым утром!
Ты спишь еще?
Встань скорей!
Ты сегодня веселое платье надень.
Встань!
Я птицам петь для тебя велю.
Начинается день.
Начинается день!
Я люблю это время.
Я жизнь люблю!

Роберт Рождественский — Мгновения: читать стих, текст «Не думай о секундах свысока» на РуСтих

Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное,-
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола, своя отметина,
Мгновенья раздают — кому позор,
кому бесславье, а кому бессмертие.
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье, где последнее.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная.
И ты, порой, почти полжизни ждешь,
когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
от первого мгновенья до последнего.
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное,-
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.

Анализ стихотворения «Мгновения» Рождественского

Роберт Иванович Рождественский — мастер песенного жанра, автор множества полюбившихся произведений из ряда советских кинофильмов. Его стихотворение «Мгновения» стало одной из самых популярных песен XX века.

Стихотворение стало песней для телефильма «Семнадцать мгновений весны», выпущенного в 1973 году. Р. Рождественскому в эту пору 41 год, он автор около 16 сборников стихов, включая переиздания. Музыку написал композитор Микаэл Таривердиев, исполнил песню певец Иосиф Кобзон.

По жанру — элегия с элементами гражданской лирики, по размеру — пеон (сверхдлинный напевный размер) со сложной рифмовкой. Композиция кольцевая, с возвратом к началу. Структура — лесенка, ступени которой позволили автору расставить акценты в нужных местах, подчеркнуть ритм, интонацию и особенности синтаксиса. Поэт вложил в стихи общечеловеческий смысл, еще драматичнее они зазвучали в кино от лица советского разведчика. Поэт показывает мир крупно, с напряженностью текущего момента. Центральный образ «мгновения» встречается в тексте 15 раз, включая название. Р. Рождественский не играет с формой и смыслами, его строки чеканны, выверены, прямы, говорят о непреходящей ценности понятий: Родина, честь, совесть, долг. Поэт широко пользуется тавтологическими рефренами, внутренней рифмой, звуковыми повторами: мгновения спрессованы в года (в данном случае — анафора), глоток воды. Сравнения: свистят, как пули у виска, большое, как глоток. Образ «обыкновенной воды», быта, суеты, монотонности контрастирует с напряженным ожиданием, внутренней готовностью к подвигу, малому или большому. Произведение метафорично: у каждого свои колокола, своя отметина. Олицетворения: мгновение придет, раздают, секунды свистят. Эпитетов мало: крохотных, обыкновенная. Литота: крохотных мгновений. Поэт обращается к читателю на «ты», интонация его подчеркнуто серьезна, со сдержанным пафосом. «Наверное» — указание на то, что автор не уверен, что его посыл будет понят и принят. Он открывает перед читателем свое сердце, принципы, но разделят ли их современники и потомки — ему неизвестно. Жизнь — череда моментов, среди которых нет неважных, проходных. Человек постоянно принимает решения: сказать, промолчать, начать или отложить.

Масштабность темы и лиричность ее воплощения — вот основа созданного в 1970-х годах произведения Р. Рождественского «Мгновения». Песня ушла в народ, стала одним из смысловых акцентов телефильма «Семнадцать мгновений весны».

67 самых популярных стихотворений из жизни

Объявление

Объявление

Объявление

.

Известные английские поэты и стихотворения

.

Топ 100 стихотворений О: LIFE

.